Мне хотелось бы поблагодарить господина президента, председателя и всё руководство бундестага, депутатов за любезное приглашение выступить сегодня здесь, в такой знаменательный, во всяком случае для меня, день. Сегодня у нас в Петербурге люди идут на Пискарёвское кладбище, это одно из таких символических кладбищ города. Идут для того, чтобы вспомнить и отдать должное всем погибшим в годы блокады. Кладут на могильные холмы сухари, конфеты, печенье, чтобы выразить любовь и память к тем людям, для которых это была трагичная и жестокая история.

Все связи города, огромного мегаполиса, были отрезаны от Большой земли, и началась блокада, которая длилась 900 дней. Блокада была настолько внезапной и неожиданной, как, впрочем, и вся эта война - неожиданной для страны. Не было никаких запасов ни топлива, ни продовольствия, и вскоре, уже в октябре, началась карточная система. Хлеб выдавали по карточкам. А затем одно за другим начались катастрофические для города явления - прекратилась подача электроэнергии, перестали работать водопровод и канализация, не было отопления. И начались бедствия блокады.

Что такое карточная система? Это выглядело так: с 1 октября давали уже 400 граммов хлеба рабочим, 200 граммов - служащим, а уже в ноябре катастрофически начали сокращать норму выдачи. 250 граммов стали давать рабочим, а служащим и детям давали 125 граммов. Это ломтик хлеба - некачественного, пополам с целлюлозой, дурандой (жмых, остатки семян масличных растений после выжимания масла) и прочими примесями.

Никакого подвоза продовольствия не было. Надвигалась зима, и как назло лютая: тридцать - тридцать пять градусов. Огромный город лишился всякого жизнеобеспечения. Его ежедневно нещадно бомбили, обстреливали с воздуха. Наша часть находилась недалеко от города, можно было пешком дойти, и мы, сидя в окопах, слышали разрывы авиабомб и даже ощущали содрогание земли. Бомбили ежедневно. Начались пожары, горели дома. Так как нечем было заливать - воды не было, водопровод не работал, - они горели сутками. И мы с фронта, оборачиваясь назад, видели эти столбы чёрного дыма и гадали, где что горит.

К декабрю улицы и площади города завалило снегом, только кое-где оставались проезды для военных машин, памятники заложили мешками с песком, витрины магазинов заколотили - город преобразился. Ночью освещения не было. Патрули и редкие прохожие ходили со "светлячками" (светящимися значками. - Прим. ред.). Люди от голода начали терять силы. Но продолжали работать, ходить на предприятия, где ремонтировали танки, изготавливали снаряды, мины. И тут начало происходить следующее, то, о чём я в подробностях узнал только после войны.

Гитлер приказал в город не входить, чтобы избежать потерь в уличных боях, где танки не могли участвовать. Восемнадцатая армия фон Лееба отбивала все наши попытки прорвать кольцо блокады. Немецкие войска, по сути, весьма комфортно, без особых трудов ожидали, когда наступающий голод и морозы заставят город капитулировать. Фактически война становилась не войной, война со стороны противника становилась ожиданием, довольно комфортным ожиданием, капитуляции.

Я рассказываю сейчас об этих подробностях, которые связаны с моим личным солдатским опытом. И вообще выступаю не как писатель, не как свидетель, я выступаю скорее как солдат, участник тех событий, о которых знают немного. У меня чисто окопный опыт младшего офицера, но опыт, который имеет свои подробности, свои впечатления, достаточно важные, потому что они-то и составляли тот быт, ту плоть событий для каждого жителя города, да и для солдата Ленинградского фронта.

Уже в октябре начала расти смертность населения. Потому что при этой катастрофически малой норме питания люди быстро становились дистрофиками и умирали. За двадцать пять дней декабря умерли 40 тысяч человек. В феврале ежедневно умирало от голода по три с половиной тысячи человек. В дневниках того времени люди писали: "Господи, дожить бы до травы" - когда появится зелёная трава. Всего от голода умерло более одного миллиона человек. Маршал Жуков в своих воспоминаниях пишет, что умерли 1 миллион 200 тысяч человек. Смерть начала участвовать безмолвно и тихо в войне, заставляя этот город сдаться.

И считается, что наибольшее значение имел голод. Это не совсем так. На состоянии людей, на их психике, на их здоровье, самочувствии сказывались морозы - отопления ведь не было, - отсутствие воды… И я хочу рассказать некоторые подробности, которых почти нет в книгах и в описаниях того, что творилось во время блокады в квартирах, как люди жили. Дьявол блокады - он во многом именно в таких подробностях. Где брать воду? Люди, те, кто жил поблизости от каналов, от Невы, от набережных, делали проруби и оттуда доставали воду и несли домой эти вёдра. Поднимались на четвёртый, пятый, шестой этаж, несли эти вёдра, представляете? Те, кто жил подальше от воды, должны были собирать снег и топить его. Топили на "буржуйках" - это маленькие такие железные печки. А чем топить? Где брать дрова? Ломали мебель, взламывали паркеты, разбирали деревянные строения…

Уже спустя 35 лет после войны мы с белорусским писателем Адамовичем начали опрашивать уцелевших блокадников. Спрашивали, как они выживали, что творилось с ними во время блокады. Там были поразительные, беспощадные откровения. У матери умирает ребёнок. Ему было три года. Мать кладёт труп между окон, это зима… И каждый день отрезает по кусочку, чтобы накормить дочь. Спасти хотя бы дочь. Дочь не знала подробностей, ей было двенадцать лет. А мать всё знала, не позволила себе умереть и не позволила себе сойти с ума. Дочь эта выросла, и я с ней разговаривал. Тогда она не знала, чем её кормят. А спустя годы узнала. Вы представляете? Таких примеров можно много приводить - во что превратилась жизнь блокадника.

В квартирах жили в темноте. Завешивали чем попало окна, чтобы сохранить тепло, и освещали комнаты коптилками - это такая баночка, куда наливали трансформаторное или машинное масло. И вот этот крохотный язычок пламени горел изо дня в день, неделями, месяцами. Это было единственное освещение в домах. Появились так называемые чёрные рынки. Там можно было купить кусок хлеба, мешочек с крупой, какую-то рыбину, банку консервов. Всё это выменивалось на вещи - на шубу, на валенки, картины, серебряные ложки… А на улицах и в подъездах лежали трупы, завёрнутые в простыни.

Когда лёд стал крепнуть, проложили Дорогу жизни - по Ладожскому озеру. По ней двинулись машины, во-первых, чтобы вывозить детей, женщин, раненых и чтобы ввезти продовольствие в город. Дорогу нещадно обстреливали. Снаряды ломали лёд, машины шли под воду, но другого выхода не было.

Несколько раз меня посылали с фронта в штаб, и я бывал в городе. Тогда я увидел, как изменилась человеческая сущность блокадника. Главным героем в городе оказался "кто-то", "безымянный прохожий", который пытался поднять ослабшего, упавшего на землю дистрофика, отвести его - были такие пункты, там поили кипятком, ничего другого не было, - давали кружку кипятка. И это часто спасало людей. Это было проснувшееся в людях сострадание. Этот "кто-то" - один из важнейших, а может быть, самый важный герой блокадной жизни.

Однажды, в мае 1942 года, когда уже потеплело, всё растаяло и появилась опасность инфекций от большого количества трупов, нас, группу солдат и офицеров, послали в город, чтобы помочь вывезти трупы на кладбище. Трупы грудами лежали возле кладбищ, - родные и близкие старались довезти, но выкопать могилу в мёрзлой земле сил, конечно, не хватало. И мы грузили эти трупы в машины. Мы их кидали, как палки, - такие они были высохшие и лёгкие. Я никогда в жизни больше не испытывал этого жуткого ощущения.

В эвакуации были особые проблемы. Одна женщина рассказывала, как она поехала с детьми на Финляндский вокзал. Сзади шёл сын, ему было лет четырнадцать, а дочку маленькую она везла на санках. Она её довезла до вокзала, а сын по дороге отстал, он был очень истощённый. Что с ним стало, она не знала. Но помнила об этой, знаете, - беспощадной потере. И тогда, когда она нам рассказывала об этом, - помнила как свою вину.

Заместитель председателя правительства Советского Союза Алексей Косыгин был уполномоченный от Государственного комитета обороны и был послан в Ленинград. Он мне рассказывал, какая проблема ежедневно стояла перед ним. Отправлять по Дороге жизни на Большую землю детей, женщин, раненых или материалы, станки, цветные металлы, какие-то приборы - для военных заводов на Урале. Эта проблема выбора между людьми и приборами, необходимыми для военной промышленности, он рассказывал, какая это была мучительная и безвыходная проблема.

В городе висели характерные объявления, повсюду были листочки приклеены: "Произвожу похороны", "Рою могилы", "Отвожу покойников на кладбище" . Всё это за кусок хлеба, за банку консервов…

Весной по Неве поплыли вереницы трупов красноармейцев. Но воду из Невы продолжали брать, отталкивая эти трупы, - а что делать? Приходилось пить и такую воду.

С июля 1942 года на фронте мы пытались прорвать кольцо блокады. Но неудачно, атака за атакой отбивались. Армия потеряла 130 тысяч человек, на протяжении нескольких месяцев пытаясь прорвать укрепления на другом берегу Невы.

Однажды мне принесли дневник блокадника, мальчика. Блокадные дневники - это был наиболее достоверный материал о том времени, особенно вместе с воспоминаниями людей, переживших блокаду. Вообще меня поразило, как много людей вели дневники, записывая то, что происходило в городе, всё, что они видели, что читали в газетах, то, что было важно для них… Юре было 14 лет, он жил с матерью и сестрой. Это была история совести мальчика, которая меня шокировала. В булочных точно, до грамма, взвешивали порцию положенного хлеба. Для этого приходилось отрезать ещё довески, чтобы выходило ровно 250–300 граммов. Обязанностью Юры в семье было достояться в очереди до хлеба и принести домой. Он был мучим голодом настолько, что ему стоило огромных трудов удержаться от того, чтобы не отщипнуть по дороге кусочек хлеба, особенно терзал его довесок, неудержимо хотелось съесть этот маленький кусочек, ни мать, ни сестрёнка, казалось бы, не узнали об этом.

Иногда он не выдерживал и съедал, он писал об этом в своём секретном дневнике. Он описывает, как стыдно было, признаётся в своей жадности, а потом и в бессовестности - вор, украл у своих, у матери, у сестры. Никто не знал об этом, но он мучился. В квартире соседями были муж и жена, муж был какой-то крупный начальник по строительству оборонных сооружений, ему полагался дополнительный паёк. На общей кухне жена готовила обед, варила кашу, сколько раз Юру тянуло, когда она выходила, схватить чего-то, зачерпнуть хоть рукой горячей каши. Он казнит себя за свою постыдную слабость. В его дневнике поражает постоянный поединок голода и совести, борьба между ними, яростные схватки, причём ежедневные, попытки сохранить свою порядочность. Мы не знаем, сумел ли он выжить, из дневника видно, как убывали его силы, но, даже уже полный дистрофик, он не позволял себе выпрашивать еду у соседей.

Спустя 35 лет после войны мы опросили для книги 200 человек блокадников. Каждый раз я допытывался: "Почему вы остались живы, если вы провели здесь всю блокаду?" Часто оказывалось, что спасались те, кто спасал других - стоял в очередях, добывал дрова, ухаживал, жертвовал коркой хлеба, кусочком сахара… Не всегда, но часто. Сострадание и милосердие - это типичные чувства блокадной жизни. Конечно, и спасатели умирали, но поражало меня то, как им помогала душа не расчеловечиваться. Как люди, кто остался в городе и не принимал участия в военных действиях, смогли остаться людьми.

Когда мы писали "Блокадную книгу", мы задавались вопросом - как же так, ведь немцы знали о том, что происходит в городе, от перебежчиков, от разведки. Они знали об этом кошмаре, об ужасах не только голода, - от всего, что происходило. Но они продолжали ждать. Ждали 900 дней. Ведь воевать с солдатами - это да, война - это солдатское дело. Но здесь голод воевал вместо солдат.

Я, будучи на переднем крае, долго не мог простить немцев за это. Я возненавидел немцев не только как противников, солдат вермахта, но и как тех, кто вопреки всем законам воинской чести, солдатского достоинства, офицерских традиций уничтожал людей. Я понимал, что война - это всегда грязь, кровь, - любая война… Наша армия несла огромные потери - до трети личного состава. Я долго не решался написать о своей войне. Но всё-таки написал об этом книгу не так давно. Рассказал о том, как я воевал. Зачем я это сделал? Наверно, это было подспудное желание рассказать всем моим погибшим однополчанам, которые погибали, не зная, чем кончится эта война, не зная, будет ли освобождён Ленинград. Я хотел сообщить им, что мы победили. Что они не зря погибли.

Вы знаете, существует такое сакральное пространство. Когда человек возвращается в сострадание и духовность. В конечном счёте всегда торжествует не сила, а справедливость и правда. И это чудо победы, любовь к жизни, к человеку…

Спасибо за внимание.

Даниил Гранин

Подпишись на NOVO24

Мне хотелось бы поблагодарить господина президента, председателя и всё руководство бундестага, депутатов за любезное приглашение выступить сегодня здесь, в такой знаменательный, во всяком случае для меня, день. Сегодня у нас в Петербурге люди идут на Пискарёвское кладбище, это одно из таких символических кладбищ города. Идут для того, чтобы вспомнить и отдать должное всем погибшим в годы блокады. Кладут на могильные холмы сухари, конфеты, печенье, чтобы выразить любовь и память к тем людям, для которых это была трагичная и жестокая история.

Она и для меня была трагичная и жестокая. Я начал войну с первых дней. Записался в народное ополчение - добровольцем. Зачем? Сегодня я даже не знаю зачем, но это, наверно, была чисто мальчишеская жажда романтики: как же без меня будет война, надо обязательно участвовать. Но ближайшие же дни войны меня отрезвили. Как и многих моих товарищей - жестоко отрезвили. Нас разбомбили, когда наш эшелон только прибыл на линию фронта. И с тех пор мы испытывали одно поражение за другим. Бежали, отступали, опять бежали. И наконец где-то в середине сентября мой полк сдал город Пушкин и мы отошли за черту города. Фронт рухнул. И началась блокада.

Все связи города, огромного мегаполиса, были отрезаны от Большой земли, и началась блокада, которая длилась 900 дней. Блокада была настолько внезапной и неожиданной, как, впрочем, и вся эта война - неожиданной для страны. Не было никаких запасов ни топлива, ни продовольствия, и вскоре, уже в октябре, началась карточная система. Хлеб выдавали по карточкам. А затем одно за другим начались катастрофические для города явления - прекратилась подача электроэнергии, перестали работать водопровод и канализация, не было отопления. И начались бедствия блокады.

Что такое карточная система? Это выглядело так: с 1 октября давали уже 400 граммов хлеба рабочим, 200 граммов - служащим, а уже в ноябре катастрофически начали сокращать норму выдачи. 250 граммов стали давать рабочим, а служащим и детям давали 125 граммов. Это ломтик хлеба - некачественного, пополам с целлюлозой, дурандой (жмых, остатки семян масличных растений после выжимания масла) и прочими примесями.

Никакого подвоза продовольствия не было. Надвигалась зима, и как назло лютая: тридцать - тридцать пять градусов. Огромный город лишился всякого жизнеобеспечения. Его ежедневно нещадно бомбили, обстреливали с воздуха. Наша часть находилась недалеко от города, можно было пешком дойти, и мы, сидя в окопах, слышали разрывы авиабомб и даже ощущали содрогание земли. Бомбили ежедневно. Начались пожары, горели дома. Так как нечем было заливать - воды не было, водопровод не работал, - они горели сутками. И мы с фронта, оборачиваясь назад, видели эти столбы чёрного дыма и гадали, где что горит.

К декабрю улицы и площади города завалило снегом, только кое-где оставались проезды для военных машин, памятники заложили мешками с песком, витрины магазинов заколотили - город преобразился. Ночью освещения не было. Патрули и редкие прохожие ходили со «светлячками» (светящимися значками. - Прим. ред.). Люди от голода начали терять силы. Но продолжали работать, ходить на предприятия, где ремонтировали танки, изготавливали снаряды, мины. И тут начало происходить следующее, то, о чём я в подробностях узнал только после войны.

Гитлер приказал в город не входить, чтобы избежать потерь в уличных боях, где танки не могли участвовать. Восемнадцатая армия фон Лееба отбивала все наши попытки прорвать кольцо блокады. Немецкие войска, по сути, весьма комфортно, без особых трудов ожидали, когда наступающий голод и морозы заставят город капитулировать. Фактически война становилась не войной, война со стороны противника становилась ожиданием, довольно комфортным ожиданием, капитуляции.

Я рассказываю сейчас об этих подробностях, которые связаны с моим личным солдатским опытом. И вообще выступаю не как писатель, не как свидетель, я выступаю скорее как солдат, участник тех событий, о которых знают немного. У меня чисто окопный опыт младшего офицера, но опыт, который имеет свои подробности, свои впечатления, достаточно важные, потому что они-то и составляли тот быт, ту плоть событий для каждого жителя города, да и для солдата Ленинградского фронта.

Уже в октябре начала расти смертность населения. Потому что при этой катастрофически малой норме питания люди быстро становились дистрофиками и умирали. За двадцать пять дней декабря умерли 40 тысяч человек. В феврале ежедневно умирало от голода по три с половиной тысячи человек. В дневниках того времени люди писали: «Господи, дожить бы до травы» - когда появится зелёная трава. Всего от голода умерло более одного миллиона человек. Маршал Жуков в своих воспоминаниях пишет, что умерли 1 миллион 200 тысяч человек. Смерть начала участвовать безмолвно и тихо в войне, заставляя этот город сдаться.

И считается, что наибольшее значение имел голод. Это не совсем так. На состоянии людей, на их психике, на их здоровье, самочувствии сказывались морозы - отопления ведь не было, - отсутствие воды… И я хочу рассказать некоторые подробности, которых почти нет в книгах и в описаниях того, что творилось во время блокады в квартирах, как люди жили. Дьявол блокады - он во многом именно в таких подробностях. Где брать воду? Люди, те, кто жил поблизости от каналов, от Невы, от набережных, делали проруби и оттуда доставали воду и несли домой эти вёдра. Поднимались на четвёртый, пятый, шестой этаж, несли эти вёдра, представляете? Те, кто жил подальше от воды, должны были собирать снег и топить его. Топили на «буржуйках» - это маленькие такие железные печки. А чем топить? Где брать дрова? Ломали мебель, взламывали паркеты, разбирали деревянные строения…

Уже спустя 35 лет после войны мы с белорусским писателем Адамовичем начали опрашивать уцелевших блокадников. Спрашивали, как они выживали, что творилось с ними во время блокады. Там были поразительные, беспощадные откровения. У матери умирает ребёнок. Ему было три года. Мать кладёт труп между окон, это зима… И каждый день отрезает по кусочку, чтобы накормить дочь. Спасти хотя бы дочь. Дочь не знала подробностей, ей было двенадцать лет. А мать всё знала, не позволила себе умереть и не позволила себе сойти с ума. Дочь эта выросла, и я с ней разговаривал. Тогда она не знала, чем её кормят. А спустя годы узнала. Вы представляете? Таких примеров можно много приводить - во что превратилась жизнь блокадника.

В квартирах жили в темноте. Завешивали чем попало окна, чтобы сохранить тепло, и освещали комнаты коптилками - это такая баночка, куда наливали трансформаторное или машинное масло. И вот этот крохотный язычок пламени горел изо дня в день, неделями, месяцами. Это было единственное освещение в домах. Появились так называемые чёрные рынки. Там можно было купить кусок хлеба, мешочек с крупой, какую-то рыбину, банку консервов. Всё это выменивалось на вещи - на шубу, на валенки, картины, серебряные ложки… А на улицах и в подъездах лежали трупы, завёрнутые в простыни.

Когда лёд стал крепнуть, проложили Дорогу жизни - по Ладожскому озеру. По ней двинулись машины, во-первых, чтобы вывозить детей, женщин, раненых и чтобы ввезти продовольствие в город. Дорогу нещадно обстреливали. Снаряды ломали лёд, машины шли под воду, но другого выхода не было.

Несколько раз меня посылали с фронта в штаб, и я бывал в городе. Тогда я увидел, как изменилась человеческая сущность блокадника. Главным героем в городе оказался «кто-то», «безымянный прохожий», который пытался поднять ослабшего, упавшего на землю дистрофика, отвести его - были такие пункты, там поили кипятком, ничего другого не было, - давали кружку кипятка. И это часто спасало людей. Это было проснувшееся в людях сострадание. Этот «кто-то» - один из важнейших, а может быть, самый важный герой блокадной жизни.

Однажды, в мае 1942 года, когда уже потеплело, всё растаяло и появилась опасность инфекций от большого количества трупов, нас, группу солдат и офицеров, послали в город, чтобы помочь вывезти трупы на кладбище. Трупы грудами лежали возле кладбищ, - родные и близкие старались довезти, но выкопать могилу в мёрзлой земле сил, конечно, не хватало. И мы грузили эти трупы в машины. Мы их кидали, как палки, - такие они были высохшие и лёгкие. Я никогда в жизни больше не испытывал этого жуткого ощущения.

В эвакуации были особые проблемы. Одна женщина рассказывала, как она поехала с детьми на Финляндский вокзал. Сзади шёл сын, ему было лет четырнадцать, а дочку маленькую она везла на санках. Она её довезла до вокзала, а сын по дороге отстал, он был очень истощённый. Что с ним стало, она не знала. Но помнила об этой, знаете, - беспощадной потере. И тогда, когда она нам рассказывала об этом, - помнила как свою вину.

Заместитель председателя правительства Советского Союза Алексей Косыгин был уполномоченный от Государственного комитета обороны и был послан в Ленинград. Он мне рассказывал, какая проблема ежедневно стояла перед ним. Отправлять по Дороге жизни на Большую землю детей, женщин, раненых или материалы, станки, цветные металлы, какие-то приборы - для военных заводов на Урале. Эта проблема выбора между людьми и приборами, необходимыми для военной промышленности, он рассказывал, какая это была мучительная и безвыходная проблема.

В городе висели характерные объявления, повсюду были листочки приклеены: «Произвожу похороны», «Рою могилы», «Отвожу покойников на кладбище». Всё это за кусок хлеба, за банку консервов…

Весной по Неве поплыли вереницы трупов красноармейцев. Но воду из Невы продолжали брать, отталкивая эти трупы, - а что делать? Приходилось пить и такую воду.

С июля 1942 года на фронте мы пытались прорвать кольцо блокады. Но неудачно, атака за атакой отбивались. Армия потеряла 130 тысяч человек, на протяжении нескольких месяцев пытаясь прорвать укрепления на другом берегу Невы.

Однажды мне принесли дневник блокадника, мальчика. Блокадные дневники - это был наиболее достоверный материал о том времени, особенно вместе с воспоминаниями людей, переживших блокаду. Вообще меня поразило, как много людей вели дневники, записывая то, что происходило в городе, всё, что они видели, что читали в газетах, то, что было важно для них… Юре было 14 лет, он жил с матерью и сестрой. Это была история совести мальчика, которая меня шокировала. В булочных точно, до грамма, взвешивали порцию положенного хлеба. Для этого приходилось отрезать ещё довески, чтобы выходило ровно 250–300 граммов. Обязанностью Юры в семье было достояться в очереди до хлеба и принести домой. Он был мучим голодом настолько, что ему стоило огромных трудов удержаться от того, чтобы не отщипнуть по дороге кусочек хлеба, особенно терзал его довесок, неудержимо хотелось съесть этот маленький кусочек, ни мать, ни сестрёнка, казалось бы, не узнали об этом.

Иногда он не выдерживал и съедал, он писал об этом в своём секретном дневнике. Он описывает, как стыдно было, признаётся в своей жадности, а потом и в бессовестности - вор, украл у своих, у матери, у сестры. Никто не знал об этом, но он мучился. В квартире соседями были муж и жена, муж был какой-то крупный начальник по строительству оборонных сооружений, ему полагался дополнительный паёк. На общей кухне жена готовила обед, варила кашу, сколько раз Юру тянуло, когда она выходила, схватить чего-то, зачерпнуть хоть рукой горячей каши. Он казнит себя за свою постыдную слабость. В его дневнике поражает постоянный поединок голода и совести, борьба между ними, яростные схватки, причём ежедневные, попытки сохранить свою порядочность. Мы не знаем, сумел ли он выжить, из дневника видно, как убывали его силы, но, даже уже полный дистрофик, он не позволял себе выпрашивать еду у соседей.

Спустя 35 лет после войны мы опросили для книги 200 человек блокадников. Каждый раз я допытывался: «Почему вы остались живы, если вы провели здесь всю блокаду?» Часто оказывалось, что спасались те, кто спасал других - стоял в очередях, добывал дрова, ухаживал, жертвовал коркой хлеба, кусочком сахара… Не всегда, но часто. Сострадание и милосердие - это типичные чувства блокадной жизни. Конечно, и спасатели умирали, но поражало меня то, как им помогала душа не расчеловечиваться. Как люди, кто остался в городе и не принимал участия в военных действиях, смогли остаться людьми.

Когда мы писали «Блокадную книгу», мы задавались вопросом - как же так, ведь немцы знали о том, что происходит в городе, от перебежчиков, от разведки. Они знали об этом кошмаре, об ужасах не только голода, - от всего, что происходило. Но они продолжали ждать. Ждали 900 дней. Ведь воевать с солдатами - это да, война - это солдатское дело. Но здесь голод воевал вместо солдат.

Я, будучи на переднем крае, долго не мог простить немцев за это. Я возненавидел немцев не только как противников, солдат вермахта, но и как тех, кто вопреки всем законам воинской чести, солдатского достоинства, офицерских традиций уничтожал людей. Я понимал, что война - это всегда грязь, кровь, - любая война… Наша армия несла огромные потери - до трети личного состава. Я долго не решался написать о своей войне. Но всё-таки написал об этом книгу не так давно. Рассказал о том, как я воевал. Зачем я это сделал? Наверно, это было подспудное желание рассказать всем моим погибшим однополчанам, которые погибали, не зная, чем кончится эта война, не зная, будет ли освобождён Ленинград. Я хотел сообщить им, что мы победили. Что они не зря погибли.

Вы знаете, существует такое сакральное пространство. Когда человек возвращается в сострадание и духовность. В конечном счёте всегда торжествует не сила, а справедливость и правда. И это чудо победы, любовь к жизни, к человеку…

Спасибо за внимание.

Текст выступления писателя Даниила Гранина перед депутатами Бундестага 27 января 2014 года.

Мне хотелось бы поблагодарить господина президента, председателя и всё руководство бундестага, депутатов за любезное приглашение выступить сегодня здесь, в такой знаменательный, во всяком случае для меня, день. Сегодня у нас в Петербурге люди идут на Пискарёвское кладбище, это одно из таких символических кладбищ города. Идут для того, чтобы вспомнить и отдать должное всем погибшим в годы блокады. Кладут на могильные холмы сухари, конфеты, печенье, чтобы выразить любовь и память к тем людям, для которых это была трагичная и жестокая история.

Она и для меня была трагичная и жестокая. Я начал войну с первых дней. Записался в народное ополчение - добровольцем. Зачем? Сегодня я даже не знаю зачем, но это, наверно, была чисто мальчишеская жажда романтики: как же без меня будет война, надо обязательно участвовать. Но ближайшие же дни войны меня отрезвили. Как и многих моих товарищей - жестоко отрезвили. Нас разбомбили, когда наш эшелон только прибыл на линию фронта. И с тех пор мы испытывали одно поражение за другим. Бежали, отступали, опять бежали. И наконец где-то в середине сентября мой полк сдал город Пушкин и мы отошли за черту города. Фронт рухнул. И началась блокада.

Все связи города, огромного мегаполиса, были отрезаны от Большой земли, и началась блокада, которая длилась 900 дней. Блокада была настолько внезапной и неожиданной, как, впрочем, и вся эта война - неожиданной для страны. Не было никаких запасов ни топлива, ни продовольствия, и вскоре, уже в октябре, началась карточная система. Хлеб выдавали по карточкам. А затем одно за другим начались катастрофические для города явления - прекратилась подача электроэнергии, перестали работать водопровод и канализация, не было отопления. И начались бедствия блокады.

Что такое карточная система? Это выглядело так: с 1 октября давали уже 400 граммов хлеба рабочим, 200 граммов - служащим, а уже в ноябре катастрофически начали сокращать норму выдачи. 250 граммов стали давать рабочим, а служащим и детям давали 125 граммов. Это ломтик хлеба - некачественного, пополам с целлюлозой, дурандой (жмых, остатки семян масличных растений после выжимания масла) и прочими примесями.

Никакого подвоза продовольствия не было. Надвигалась зима, и как назло лютая: тридцать - тридцать пять градусов. Огромный город лишился всякого жизнеобеспечения. Его ежедневно нещадно бомбили, обстреливали с воздуха. Наша часть находилась недалеко от города, можно было пешком дойти, и мы, сидя в окопах, слышали разрывы авиабомб и даже ощущали содрогание земли. Бомбили ежедневно. Начались пожары, горели дома. Так как нечем было заливать - воды не было, водопровод не работал, - они горели сутками. И мы с фронта, оборачиваясь назад, видели эти столбы чёрного дыма и гадали, где что горит.

К декабрю улицы и площади города завалило снегом, только кое-где оставались проезды для военных машин, памятники заложили мешками с песком, витрины магазинов заколотили - город преобразился. Ночью освещения не было. Патрули и редкие прохожие ходили со «светлячками» (светящимися значками. - Прим. ред. ). Люди от голода начали терять силы. Но продолжали работать, ходить на предприятия, где ремонтировали танки, изготавливали снаряды, мины. И тут начало происходить следующее, то, о чём я в подробностях узнал только после войны.

Гитлер приказал в город не входить, чтобы избежать потерь в уличных боях, где танки не могли участвовать. Восемнадцатая армия фон Лееба отбивала все наши попытки прорвать кольцо блокады. Немецкие войска, по сути, весьма комфортно, без особых трудов ожидали, когда наступающий голод и морозы заставят город капитулировать. Фактически война становилась не войной, война со стороны противника становилась ожиданием, довольно комфортным ожиданием, капитуляции.

Я рассказываю сейчас об этих подробностях, которые связаны с моим личным солдатским опытом. И вообще выступаю не как писатель, не как свидетель, я выступаю скорее как солдат, участник тех событий, о которых знают немного. У меня чисто окопный опыт младшего офицера, но опыт, который имеет свои подробности, свои впечатления, достаточно важные, потому что они-то и составляли тот быт, ту плоть событий для каждого жителя города, да и для солдата Ленинградского фронта.

Уже в октябре начала расти смертность населения. Потому что при этой катастрофически малой норме питания люди быстро становились дистрофиками и умирали. За двадцать пять дней декабря умерли 40 тысяч человек. В феврале ежедневно умирало от голода по три с половиной тысячи человек. В дневниках того времени люди писали: «Господи, дожить бы до травы» - когда появится зелёная трава. Всего от голода умерло более одного миллиона человек. Маршал Жуков в своих воспоминаниях пишет, что умерли 1 миллион 200 тысяч человек. Смерть начала участвовать безмолвно и тихо в войне, заставляя этот город сдаться.

И считается, что наибольшее значение имел голод. Это не совсем так. На состоянии людей, на их психике, на их здоровье, самочувствии сказывались морозы - отопления ведь не было, - отсутствие воды… И я хочу рассказать некоторые подробности, которых почти нет в книгах и в описаниях того, что творилось во время блокады в квартирах, как люди жили. Дьявол блокады - он во многом именно в таких подробностях. Где брать воду? Люди, те, кто жил поблизости от каналов, от Невы, от набережных, делали проруби и оттуда доставали воду и несли домой эти вёдра. Поднимались на четвёртый, пятый, шестой этаж, несли эти вёдра, представляете? Те, кто жил подальше от воды, должны были собирать снег и топить его. Топили на «буржуйках» - это маленькие такие железные печки. А чем топить? Где брать дрова? Ломали мебель, взламывали паркеты, разбирали деревянные строения…

Уже спустя 35 лет после войны мы с белорусским писателем Адамовичем начали опрашивать уцелевших блокадников. Спрашивали, как они выживали, что творилось с ними во время блокады. Там были поразительные, беспощадные откровения. У матери умирает ребёнок. Ему было три года. Мать кладёт труп между окон, это зима… И каждый день отрезает по кусочку, чтобы накормить дочь. Спасти хотя бы дочь. Дочь не знала подробностей, ей было двенадцать лет. А мать всё знала, не позволила себе умереть и не позволила себе сойти с ума. Дочь эта выросла, и я с ней разговаривал. Тогда она не знала, чем её кормят. А спустя годы узнала. Вы представляете? Таких примеров можно много приводить - во что превратилась жизнь блокадника.

В квартирах жили в темноте. Завешивали чем попало окна, чтобы сохранить тепло, и освещали комнаты коптилками - это такая баночка, куда наливали трансформаторное или машинное масло. И вот этот крохотный язычок пламени горел изо дня в день, неделями, месяцами. Это было единственное освещение в домах. Появились так называемые чёрные рынки. Там можно было купить кусок хлеба, мешочек с крупой, какую-то рыбину, банку консервов. Всё это выменивалось на вещи - на шубу, на валенки, картины, серебряные ложки… А на улицах и в подъездах лежали трупы, завёрнутые в простыни.

Когда лёд стал крепнуть, проложили Дорогу жизни - по Ладожскому озеру. По ней двинулись машины, во-первых, чтобы вывозить детей, женщин, раненых и чтобы ввезти продовольствие в город. Дорогу нещадно обстреливали. Снаряды ломали лёд, машины шли под воду, но другого выхода не было.

Несколько раз меня посылали с фронта в штаб, и я бывал в городе. Тогда я увидел, как изменилась человеческая сущность блокадника. Главным героем в городе оказался «кто-то», «безымянный прохожий», который пытался поднять ослабшего, упавшего на землю дистрофика, отвести его - были такие пункты, там поили кипятком, ничего другого не было, - давали кружку кипятка. И это часто спасало людей. Это было проснувшееся в людях сострадание. Этот «кто-то» - один из важнейших, а может быть, самый важный герой блокадной жизни.

Однажды, в мае 1942 года, когда уже потеплело, всё растаяло и появилась опасность инфекций от большого количества трупов, нас, группу солдат и офицеров, послали в город, чтобы помочь вывезти трупы на кладбище. Трупы грудами лежали возле кладбищ, - родные и близкие старались довезти, но выкопать могилу в мёрзлой земле сил, конечно, не хватало. И мы грузили эти трупы в машины. Мы их кидали, как палки, - такие они были высохшие и лёгкие. Я никогда в жизни больше не испытывал этого жуткого ощущения.

В эвакуации были особые проблемы. Одна женщина рассказывала, как она поехала с детьми на Финляндский вокзал. Сзади шёл сын, ему было лет четырнадцать, а дочку маленькую она везла на санках. Она её довезла до вокзала, а сын по дороге отстал, он был очень истощённый. Что с ним стало, она не знала. Но помнила об этой, знаете, - беспощадной потере. И тогда, когда она нам рассказывала об этом, - помнила как свою вину.

Заместитель председателя правительства Советского Союза Алексей Косыгин был уполномоченный от Государственного комитета обороны и был послан в Ленинград. Он мне рассказывал, какая проблема ежедневно стояла перед ним. Отправлять по Дороге жизни на Большую землю детей, женщин, раненых или материалы, станки, цветные металлы, какие-то приборы - для военных заводов на Урале. Эта проблема выбора между людьми и приборами, необходимыми для военной промышленности, он рассказывал, какая это была мучительная и безвыходная проблема.

В городе висели характерные объявления, повсюду были листочки приклеены: «Произвожу похороны», «Рою могилы», «Отвожу покойников на кладбище». Всё это за кусок хлеба, за банку консервов…

Весной по Неве поплыли вереницы трупов красноармейцев. Но воду из Невы продолжали брать, отталкивая эти трупы, - а что делать? Приходилось пить и такую воду.

С июля 1942 года на фронте мы пытались прорвать кольцо блокады. Но неудачно, атака за атакой отбивались. Армия потеряла 130 тысяч человек, на протяжении нескольких месяцев пытаясь прорвать укрепления на другом берегу Невы.

Однажды мне принесли дневник блокадника, мальчика. Блокадные дневники - это был наиболее достоверный материал о том времени, особенно вместе с воспоминаниями людей, переживших блокаду. Вообще меня поразило, как много людей вели дневники, записывая то, что происходило в городе, всё, что они видели, что читали в газетах, то, что было важно для них… Юре было 14 лет, он жил с матерью и сестрой. Это была история совести мальчика, которая меня шокировала. В булочных точно, до грамма, взвешивали порцию положенного хлеба. Для этого приходилось отрезать ещё довески, чтобы выходило ровно 250–300 граммов. Обязанностью Юры в семье было достояться в очереди до хлеба и принести домой. Он был мучим голодом настолько, что ему стоило огромных трудов удержаться от того, чтобы не отщипнуть по дороге кусочек хлеба, особенно терзал его довесок, неудержимо хотелось съесть этот маленький кусочек, ни мать, ни сестрёнка, казалось бы, не узнали об этом.

Иногда он не выдерживал и съедал, он писал об этом в своём секретном дневнике. Он описывает, как стыдно было, признаётся в своей жадности, а потом и в бессовестности - вор, украл у своих, у матери, у сестры. Никто не знал об этом, но он мучился. В квартире соседями были муж и жена, муж был какой-то крупный начальник по строительству оборонных сооружений, ему полагался дополнительный паёк. На общей кухне жена готовила обед, варила кашу, сколько раз Юру тянуло, когда она выходила, схватить чего-то, зачерпнуть хоть рукой горячей каши. Он казнит себя за свою постыдную слабость. В его дневнике поражает постоянный поединок голода и совести, борьба между ними, яростные схватки, причём ежедневные, попытки сохранить свою порядочность. Мы не знаем, сумел ли он выжить, из дневника видно, как убывали его силы, но, даже уже полный дистрофик, он не позволял себе выпрашивать еду у соседей.

Спустя 35 лет после войны мы опросили для книги 200 человек блокадников. Каждый раз я допытывался: «Почему вы остались живы, если вы провели здесь всю блокаду?» Часто оказывалось, что спасались те, кто спасал других - стоял в очередях, добывал дрова, ухаживал, жертвовал коркой хлеба, кусочком сахара… Не всегда, но часто. Сострадание и милосердие - это типичные чувства блокадной жизни. Конечно, и спасатели умирали, но поражало меня то, как им помогала душа не расчеловечиваться. Как люди, кто остался в городе и не принимал участия в военных действиях, смогли остаться людьми.

Когда мы писали «Блокадную книгу», мы задавались вопросом - как же так, ведь немцы знали о том, что происходит в городе, от перебежчиков, от разведки. Они знали об этом кошмаре, об ужасах не только голода, - от всего, что происходило. Но они продолжали ждать. Ждали 900 дней. Ведь воевать с солдатами - это да, война - это солдатское дело. Но здесь голод воевал вместо солдат.

Я, будучи на переднем крае, долго не мог простить немцев за это. Я возненавидел немцев не только как противников, солдат вермахта, но и как тех, кто вопреки всем законам воинской чести, солдатского достоинства, офицерских традиций уничтожал людей. Я понимал, что война - это всегда грязь, кровь, - любая война… Наша армия несла огромные потери - до трети личного состава. Я долго не решался написать о своей войне. Но всё-таки написал об этом книгу не так давно. Рассказал о том, как я воевал. Зачем я это сделал? Наверно, это было подспудное желание рассказать всем моим погибшим однополчанам, которые погибали, не зная, чем кончится эта война, не зная, будет ли освобождён Ленинград. Я хотел сообщить им, что мы победили. Что они не зря погибли.

Вы знаете, существует такое сакральное пространство. Когда человек возвращается в сострадание и духовность. В конечном счёте всегда торжествует не сила, а справедливость и правда. И это чудо победы, любовь к жизни, к человеку…

Спасибо за внимание.

Депутаты Бундестага аплодировали стоя

Мои пять копеек.

Мне-то, ясно, как учителю:
уренгойские карьеристы от образования не просто подставили Россию и поколение ветеранов, а банально опозорили.
За немецкие деньги, нет?! Впрочем, так и оказалось по признанию мальчика , речь его отредактировали сами организаторы. (мною добавлено 22.11.17)
Научив школьника пафосно-фальшиво рассказывать про то, о чем этот дурачок понятия не имеет, парень оказался "с понтом под зонтом, а сам под дождем "

Проделали совместное поисковое исследование о судьбе пленного немецкого солдата, смехотворно и безграмотно на ходу его текст сократили и...... получили обратный эффект

Все, что потом расказали мать и учителя - это жалкие и бесстыдные оправдания своего международного позора.
Германия много лет платила громадные деньги Прибалтийским странам за перезахоронения немецких солдат. Годами искали их косточки по болотам и лесам. И почти всех нашли, благодаря медальонам.
Их имена высечены на десятках гранитных столбов. И захоронения нем. солдат почти все в черте города или лесопарковой части пригородов. В моем фото архиве есть снимки.

И вспомнилось выступление Даниила Гранина в Бундестаге о чудовищной жестокости Блокады Ленинграда.
(фрагмент на 5 минут)

Цитата из ютуба Vera Vilyunova
Опубликовано: 1 февр. 2014 г.
Час Гранина:
Знаменитый писатель-блокадник выступил на памятном мероприятии в бундестаге. Даниилу Гранину, рассказавшему немецким парламентариям о том, как жил и умирал блокадный Ленинград, устроили овацию. Один из самых известных как на родине, так и за рубежом блокадников писатель Даниил Гранин сегодня выступил с речью в Берлине. Соавтора знаменитой «Блокадной книги» пригласили на «Час памяти». Он проходит в бундестаге каждый год и обычно приурочен к годовщине освобождения Освенцима, которую тоже отмечают 27 января. Нынешнее же заседание прошло под знаком памяти жертв блокады Ленинграда. 95-летнему Гранину организовали встречу со всем политическим руководством ФРГ, а затем попросили писателя рассказать о пережитом в Ленинграде с парламентской трибуны. По свидетельству корреспондента НТВ Константина Гольденцвайга, выступление Гранина в бундестаге получилось крайне эмоциональным, при этом было лишено казенного патриотизма и пафоса. Уникальные, потрясающие по своей силе воспоминания. По наблюдению Гранина, самое удивительное в блокаде было то, что выживали в ней прежде всего те, кто способен был — как ни странно — вопреки истощению и голоду проявить сострадание, постараться помочь другим.
UPD - 1
Как наш школьник каялся, что его деды хорошего немецкого солдата обидели.
UPD - 2

">
UPD - 4
Ах вы суки малолетние...
UPD - 5
Cергей Михеев о жертвах грантоедов
Может быть, мальчик, вообще, ни сном, ни духом, но сам по себе язык доклада совершенно четко говорит о том, что это отработка грантовых денег/
Но на самом деле у всех практически гуманитарных грантовых программ – европейских или американских – всегда есть политический подтекст, иногда он более прямой, иногда – менее, в данном случае совершенно очевидно, что речь идет о такой, знаете, попытке мягкой переписки истории .
А те, кто эти гранты получили, ведь кто-то их получил, эти деньги?
То ли это гимназия, то ли еще кто-то, они понимали, что для того, чтобы и дальше получать эти деньги, надо соответствовать требованиям гранта, в том числе и негласным требованиям гранта, вот этой скрытой, непрямой политической подоплеке .
И они этого мальчика, видимо, сагитировали, подтолкнули его к тому, чтобы он этот доклад написал и, скорее всего, корректировали текст доклада.
Я очень сомневаюсь, что мальчик в таких выражениях сам все эти вещи написал. Они, скорее всего, откорректировали текст доклада так, как это будет удобно слушать немецким грантодателя м. Это первое. Что касается работы этой организации, в этом смысле мальчик – жертва. Второе, почему он тоже жертва: ну вот он жертва той исторической матрицы, которая через подобные организации, подобные грантовые программы, а также их носителей в Российской Федерации, внедряется в сознание молодого поколения. То есть разобраться в предмете недосуг, еще раз повторю, главное – попытаться сформировать иную, альтернативную концепцию истории.
UPD - 6

Выступление Даниила Гранина в бундестаге (полная версия)

Выступление Даниила Гранина в бундестаге

Час памяти жертв нацизма в парламенте ФРГ в этом году прошел под знаком 70-летия снятия блокады Ленинграда. Перед депутатами выступил известный российский писатель Даниил Гранин.

Также читайте на сайте DW:
"Даниил Гранин в бундестаге: беспощадная правда о блокаде Ленинграда" — http://dw.de/p/1Ay3u

Другие видео DW на сайте www.dw.de/russian или на канале DW (на русском) в YouTube.

И через 70 лет нам правды полной не рассказывают. Мы не видим покаяния и осознания очевидных вещей -
Приход к власти Гитлера и его стремительный рост были ложным и лживым общеевропейским проектом ради прямого военного столкновения Гитлера со Сталиным и большевизмом. И в этом участвовали огромные силы в большей части Европы. Никакого покаяния Единой теперь Европы за то, что она выращивала и взрастила Гитлера, Франко, Муссолини на нашу голову до сих пор нет. Все говорят красивые и удобные политически правильные вещи, не трогая основы крупнейшей исторической ошибки Европы, цену за которую заплатили все десятками миллионов жизней, разрушением старинной архитектурной Европы и гибелью миллионов произведений искусства. А Сталин, наоборот, победил, укрепился и перешёл к следующему циклу уничтожения русского и советского народа и угнетению народов стран Восточной Европы, Азии, Китая и т.д.

Замалчивается подлая роль Финляндии и финской армии в 1941-1944 годах - их участие в войне против России на стороне нацистской Германии, большая роль финской армии в блокаде Ленинграда, в организации окупации и грабежа Ленинградской области и Карелии, участие Финляндии в становлении фашистского режима в Эстонии 1941-1944 годах. Не любят вспминать о роли финских "добровольцев", финской армии и полиции, и войск СС в создании в Эстонии и в Ленинградской области, и в Карелии бесчеловечных концлагерей, голодных и жестоких условий там и гибели там людей. Ничего не говорится о самом энергичном участии Финляндии в обескровливании Красной Армии, в ежедневных боях угро-финнов против России во время Великой Отечественной войны в 1941 - 1944 годах во время блокады Ленинграда-Санкт-Петербурга - всё это замалчивается сейчас ещё больше, чем на исходе Советской власти в 1980-е годы, и всё это как бы ради дружбы с Финляндией. В результате там, в Финляндии, финским фашистам якобы каяться не в чем, и личный друг и союзник Гитлера военный лидер Финляндии маршал Карл Маннергейм - военный преступник времени Второй мировой войны - уже якобы и не военный преступник.

И на 70 лет со дня полного снятия Ленинградской блокады не прозвучало покаяния за смерти сотен тысяч людей в блокадном Ленинграде из-за системы несправедливого, далеко не равного распределения поступавшей в Ленинград продовольственной помощи и произвола в блокадном городе со стороны людей, для которых жадность была двигателем работы во время блокады.

Сталин посылал в Ленинград большие продовольственные фонды, включая британскую и американскую помощь. Как распределяли её во время войны так, что она не до всех доходила? У кого-то был избыток, у кого-то недостаток. Покаяния за это не было и нет. Эта проблема замалчивается и отсюда создаётся ложное впечатление о том, что система распределенрия ресурсов на выживание при коммунизме была безукоризненной и правильной, что большая историческая неправда. А правды мы за 70 лет уже после блокады не услышали и не узнали.

Ленинград - Санкт-Петербург - это город, стоящий на огромной реке Нева и огромном Ладожском озере и Финском заливе, и от них он не был отрезан во время блокады. Как минимум, в реке, заливе и на озёрах всё время войны производили лов рыбы, судака, корюшки, плотвы, леща, снетка, мойвы… И кому-то эта высококачественная белковая пища на стол попадала, но не по карточкам, например. Даже за 70 лет после блокады нам не говорят, кто имел возможность есть сытную рыбную уху из местной рыбы во время блокады, и почему большинство при этом кормили чёрным хлебом напополам с отрубями, например.

Ничего не говорят о том, что у сотен тысяч ленинградцев, эвакуированных на Большую землю или сражавшихся на фронтах Великой Отечественной войны оказались разграбленными и отнятыми комнаты и квартиры, которые они оставили и в которых они были прописаны. Был выпотрошен системно, по списку адресов коллекционеров, например, антиквариат в домах бывшей столицы Российской империи и всё изъяли и после войны большинству людей эти ценности не вернули, а заново перераспределили между собой в целях лучшего обеспечения музеев и личного обогащения партийной и исполкомовской верхушки, в том числе верхушки МГБ и НКВД в Ленинграде и в Москве. О рейдах по списку по квартирам коллекционеров совместно с представителями милиции и власти с целью забрать их коллекции во время блокады на так называемое "государственное хранение" писала открытым текстом, например, легендарный подвижник спасения памятников культуры директор Павловского дворца-музея Анна Ивановна Зеленова в своём предисловии к путеводителю по музею, изданному книжечкой ещё при Советской власти.

Людей, которые пытались протестовать против захвата их собственности и комнат и квартир гоняли по инстанциям бесполезно для протестовавших, это в лучшем случае, системно обманывали, запугивали и часто потом арестовывали по надуманным предлогам и отправляли в лагеря. Уже из лагерей такие петербуржцы и ленинградцы писали письма жалобы Сталину, Берии - в Москву о беспределе местной партийно-хозяйственной власти в Ленинграде по отношению именно к этим самым блокадникам и фронтовикам.

Например, милиция, НКВД в осаждённом Ленинграде арестовали десятки тысяч людей за неправильные разговоры, по подозрению в том, что они распространяют капитулянтские настроения, панику и т.д. Могли сразу арестовать за телефон в квартире, за фотоаппарат, за радиоприёмник - всё было запрещено иметь и при нахождении запрещённых предметов у вас, вас тут же арестовывали и вы всё теряли, и вещи, и комнату или квартиру и свободу, а многие - жизнь.

Об этом до сих пор не говорят, хотя такие факты известны и они проступают из текстов архивных отчётов и через экспонаты на новых выставках.

Поэтому Даниил Александрович Гранин - на юбилей блокады - это всё-таки упрощённая реальность, прилизанная, подслащённая в интересах власти, удобная и Путину, и Меркель, и Кремлю, и официальной Германии, и Евросоюзу. Выступление Гранина в бундестаге - это политически правильный тост на юбилей.

А подлинная история, литература и журналистика - это не тамада и не удобная фигура, или фигура речи. Удобная, как удобен Путину бывший секретарь Ленинградского отделения Союза писателей Даниил Александрович Гранин - и уж не секретарь ли он был партийной организации ленинградского отделения Союза писателей в то время, в 1960-е годы, уж не это ли так тщательно сегодня скрывается?, Даниил Гранин был член ВКП(б) - Коммунистической партии Советского Союза с 1942 года - через Гранина потом Ленинградский обком КПСС и проводил свои решения, установки и директивы в литературе, например,во время травли и судебного процесса над поэтом Иосифом Бродским.

Правда до сих пор похоронена. А нам предлагается ради успокоения и замалчивания только Даниил Александрович Гранин, сценически правильно выстроенный добрый человек, удобный любой власти при любой власти во всех отношениях.

Александр Богданов,
Санкт-Петербург.

Прочтите, например, статью - Михаила Золотоносова «ДРУГОЙ ГРАНИН, ИЛИ СЛУЧАЙ С ЛИБЕРАЛОМ».

Михаил Золотоносов «ДРУГОЙ ГРАНИН, ИЛИ СЛУЧАЙ С ЛИБЕРАЛОМ».

вот отрывок из этой статьи

Архив: №22. 28.05.2010

ДРУГОЙ ГРАНИН, ИЛИ СЛУЧАЙ С ЛИБЕРАЛОМ

Два тома мемуарной прозы Даниила Александровича Гранина один за другим вышли в 2010 году - сначала «Причуды моей памяти: Книга-размышление» (М.; СПб.: Центрполиграф, 2010), затем «Всё было не совсем так» (М.: ОЛМА Медиа Групп, 2010). В сумме это более 1000 страниц печатного текста.

СРЕД-НИЙ СО-ВЕТ-СКИЙ

Сто-ит эту 1000 стра-ниц про-ана-ли-зи-ро-вать с учё-том, во-пер-вых, то-го, что по-сле смер-ти Д.С. Ли-ха-чё-ва в 1999 г. Гра-нин по-ста-рал-ся за-нять его ме-с-то «му-д-ро-го стар-ца» (прав-да, всту-пил в столь тес-ное со-труд-ни-че-ст-во с вла-с-тя-ми, осо-бен-но по-сле при-хо-да к вла-с-ти В.В. Пу-ти-на , что ока-зал-ся ор-га-ни-че-с-ки не спо-со-бен на пре-ду-с-мо-т-рен-ные этой ро-лью си-с-те-ма-ти-че-с-кие про-те-с-ты - на-при-мер, в свя-зи с унич-то-же-ни-ем па-мят-ни-ков ис-то-рии, ар-хи-тек-ту-ры и куль-ту-ры), во-вто-рых, с учё-том то-го, что Гра-нин ак-тив-но уча-ст-во-вал в лит-про-цес-се с кон-ца 1940-х гг., в ча-ст-но-с-ти, в бур-ных со-бы-ти-ях в ле-нин-град-ской пи-са-тель-ской ор-га-ни-за-ции в пер-вой по-ло-ви-не 1960-х гг. (по-след-ст-вия «де-ла Брод-ско-го»), и про-шёл путь, ко-то-рый в со-вет-ский пе-ри-од был пу-тём кон-фор-ми-с-та, ма-с-ки-ро-вав-ше-го-ся под ав-то-ра про-блем-ной про-зы, ха-рак-тер-ны-ми при-ме-ра-ми ко-то-рой яв-ля-ет-ся схе-ма-тич-ный и глу-бо-ко со-вет-ский ро-ман «Иду на гро-зу» (1962), а поз-же - «Кар-ти-на» (1980). Не слу-чай-но Б.И. Бур-сов на-звал Гра-ни-на «ухуд-шен-ным ва-ри-ан-том Юрия Три-фо-но-ва».

За ис-клю-че-ни-ем ран-не-го «от-те-пель-но-го» рас-ска-за «Соб-ст-вен-ное мне-ние» (1956), вы-да-ю-ще-го-ся для пе-ри-о-да соц-ре-а-лиз-ма, ко-то-рый под-верг-ся рез-кой кри-ти-ке, Гра-нин вы-гля-дит очень сред-ним со-вет-ским (при-чём глу-бо-ко и рас-чёт-ли-во со-вет-ским) пи-са-те-лем, до-стиг-шим вы-сот в ос-нов-ном по ад-ми-ни-с-т-ра-тив-но-офи-ци-оз-ной ли-нии. От-но-си-тель-ным до-сти-же-ни-ем мож-но на-звать по-свя-щён-ную судь-бе Н.В. Ти-мо-фе-е-ва-Ре-сов-ско-го по-весть «Зубр» (1987), под-няв-шую не-о-быч-ный и про-блем-ный ма-те-ри-ал, а сверх ран-не-го рас-ска-за и этой по-ве-с-ти - ни-че-го, пу-с-то.

За-то в кон-це со-вет-ско-го пе-ри-о-да Гра-нин - на-род-ный де-пу-тат СССР, член бю-ро Ле-нин-град-ско-го об-ко-ма КПСС и Ге-рой Со-ци-а-ли-с-ти-че-с-ко-го тру-да (указ от 1 мар-та 1989 г.). И слов-но в на-ка-за-ние 1990-е го-ды от-ме-че-ны дву-мя ли-те-ра-тур-ны-ми про-ва-ла-ми: ро-ма-ном «Бег-ст-во в Рос-сию» (1994) и «Ве-че-ра-ми с Пе-т-ром Ве-ли-ким» (2000), ко-то-рые име-ли ис-кус-ст-вен-ный ус-пех бла-го-да-ря Го-су-дар-ст-вен-ной пре-мии 2002 г. и 300-ле-тию Пе-тер-бур-га. В это вре-мя вла-с-ти уже вне-д-ря-ют Гра-ни-на, как кар-то-фель при Ека-те-ри-не.

Не-смо-т-ря на всё Гра-нин в со-вет-ский пе-ри-од имел ус-той-чи-вую ре-пу-та-цию ли-бе-ра-ла, ко-то-рую за-ра-бо-тал в «от-те-пель-ное» вре-мя, а по-том под-дер-жи-вал в ос-нов-ном не-уча-с-ти-ем. Не при-шёл на со-бра-ние, на ко-то-ром ис-клю-ча-ли Ефи-ма Эт-кин-да , воз-дер-жал-ся, ког-да ис-клю-ча-ли Алек-сан-д-ра Со-лже-ни-цы-на … Не-смо-т-ря на «ми-нус-при-ём», это бы-ли за-мет-ные по-ступ-ки (в кон-тек-с-те об-щей раб-ской по-кор-но-с-ти), тре-бо-вав-шие сме-ло-с-ти, и их мож-но бы-ло ин-тер-пре-ти-ро-вать как ли-бе-ра-лизм. Тем ин-те-рес-нее по-чи-тать по-дроб-но-с-ти «от пер-во-го ли-ца» обо всей этой не-рав-ной иг-ре с со-вет-ским Ле-ви-а-фа-ном, тре-бо-вав-шим от пи-са-те-лей пол-но-го под-чи-не-ния.

Ме-му-ар-ная про-за Гра-ни-на со-сто-ит из кон-крет-ных вос-по-ми-на-ний, но есть и про-сто от-дель-ные мыс-ли, фра-зы. «Всё труд-нее ос-та-вать-ся че-ло-ве-ком…» (Всё бы-ло. С. 259). Дей-ст-ви-тель-но, быть офи-ци-аль-но при-знан-ным со-вет-ским пи-са-те-лем и ос-та-вать-ся че-ло-ве-ком - поч-ти не-воз-мож-но, и Гра-нин это ос-т-ро осо-зна-ёт, но в сво-ей ма-не-ре пря-мо о се-бе не пи-шет, а лишь на-ме-ка-ет. Раз-мы-ш-ле-ния же на эту те-му - мож-но ли ос-тать-ся че-ло-ве-ком вну-т-ри со-вет-ской си-с-те-мы, про-хо-дят крас-ной ни-тью че-рез обе кни-ги. За-ко-но-мер-но воз-ни-ка-ют и рас-суж-де-ния о ме-му-ар-ной про-зе, о её ус-пе-хе: «Всё де-ло в сте-пе-ни от-кро-вен-но-с-ти. Рас-пах-нуть ду-шу, да так, что-бы не пре-уве-ли-чить, ни-че-го не за-мол-чать, пе-ре-дать свой ужас, свою глу-пость, свой стыд, ни-че-го не ута-и-вая…» (Всё бы-ло. С. 261).

НЕ-ВОЗ-МОЖ-НОСТЬ ПРАВ-ДЫ

За-бе-гая впе-рёд, ска-жу, что на-пи-сать о са-мом се-бе, «ни-че-го не ута-и-вая», Гра-ни-ну не уда-лось. Да он и не ста-вил пе-ред со-бой та-кую за-да-чу - для не-го это фан-та-зия при-ме-ни-тель-но к дру-гим. Сам же он изо-б-ра-жа-ет свою жизнь весь-ма фраг-мен-тар-но и до-зи-ро-ван-но. ...

Лю-бо-пыт-но вос-по-ми-на-ние о Кон-стан-ти-не Си-мо-но-ве: он при-ехал в Ле-нин-град на пре-мье-ру пье-сы «Чет-вёр-тый» в БДТ. Год 1961-й. При-гла-сил Гра-ни-на на встре-чу в ре-с-то-ра-не До-ма пи-са-те-лей, ещё был Юрий Гер-ман , ка-кие-то род-ные Си-мо-но-ва… Си-дят, вы-пи-ва-ют. Вдруг вхо-дит ди-рек-тор До-ма и го-во-рит, что при-шла де-ле-га-ция из ЛГУ и про-сит его вы-сту-пить у них. «Во-шли три сту-дент-ки, тре-пе-ща ста-ли про-сить Си-мо-но-ва вы-сту-пить у них. Си-мо-нов за-мо-тал го-ло-вой - ни за что. Они чуть не пла-чут, умо-ля-ют <…> Тог-да Си-мо-нов по-се-рь-ёз-нел, смор-щил-ся и ска-зал бук-валь-но сле-ду-ю-щее - я боль-ше не вы-сту-паю, не хо-чу ни-ка-ких встреч, не хо-чу врать, а го-во-рить прав-ду не мо-гу, не-воз-мож-но. И та-кая го-речь, та-кая то-с-ка зву-ча-ла в его го-ло-се <…>» (Всё бы-ло. С. 415).

Та же те-ма - «не хо-чу врать, а го-во-рить прав-ду не-воз-мож-но» - яв-ля-ет-ся ос-нов-ной и в рас-ска-зе о встре-че с Ко-сы-ги-ным (При-чу-ды. С. 404-428). Это из-ве-ст-ный и очень ин-те-рес-ный де-та-ля-ми текст под на-зва-ни-ем «За-прет-ная гла-ва» (Гра-нин со-би-рал ма-те-ри-а-лы для «Бло-кад-ной кни-ги» и до-бил-ся ау-ди-ен-ции), он пуб-ли-ко-вал-ся и ра-нее, а те-перь за-ко-но-мер-но вклю-чён в кни-гу «При-чу-ды мо-ей па-мя-ти». По-то-му что те-ма не-воз-мож-но-с-ти прав-ды - од-на из важ-ней-ших в обе-их кни-гах. И не про-сто важ-ней-шая, но и бо-лез-нен-ная. И ка-са-ет-ся не толь-ко Ко-сы-ги-на и Си-мо-но-ва, но и са-мо-го Гра-ни-на.

СПИ-СОК ТА-БУ

Что-бы по-нять сво-е-об-ра-зие этих ме-му-а-ров, а че-рез них и лич-ность ме-му-а-ри-с-та, на-до про-ана-ли-зи-ро-вать не толь-ко то, что в кни-гах есть, но и то, че-го в них нет, о чём ав-тор умол-чал. Я тут сле-дую са-мо-му Гра-ни-ну, ко-то-рый пи-шет: «Са-мую важ-ную ин-фор-ма-цию мы по-лу-ча-ем из то-го, что нам не-до-го-ва-ри-ва-ют» (Всё бы-ло. С. 254).

На-при-мер, в обе-их кни-гах ни ра-зу не упо-мя-ну-та Ве-ра Ка-зи-ми-ров-на Кет-лин-ская , сы-г-рав-шая осо-бую роль при при-ёме Гра-ни-на в Со-юз пи-са-те-лей, не упо-мя-нут ни ра-зу Ио-сиф Брод-ский , хо-тя на эту те-му Гра-нин мог бы со-об-щить мно-го ин-те-рес-но-го. Хо-тя бы о том, как в 1960 г., по-сле то-го, как Брод-ский на «тур-ни-ре по-этов» (ДК им. Горь-ко-го, 14 фе-в-ра-ля 1960 г.) про-чи-тал сти-хо-тво-ре-ние «Ев-рей-ское клад-би-ще око-ло Ле-нин-гра-да» (1958), воз-ник скан-дал, Брод-ский был об-ви-нён в на-ци-о-на-лиз-ме (и на два го-да ему за-пре-ти-ли пуб-лич-ные вы-ступ-ле-ния), а Гра-нин (член КПСС с 1942 г.) как пред-се-да-тель ко-мис-сии по ра-бо-те с мо-ло-ды-ми ав-то-ра-ми по-лу-чил пар-тий-ный вы-го-вор. Ду-маю, что имен-но по-сле это-го Брод-ский уже вы-зы-вал у Гра-ни-на стой-кую не-при-язнь, что по-том и про-яви-лось в 1964 г.

Ни ра-зу не упо-мя-ну-то, на-при-мер, ис-то-ри-че-с-кое пи-са-тель-ское со-бра-ние 14-15 ян-ва-ря 1965 г., по-сле ко-то-ро-го Гра-нин, один из се-к-ре-та-рей прав-ле-ния, стал вто-рым, а Ду-дин - пер-вым. Ни-где не ска-за-но, что с 15 де-ка-б-ря 1967 г. Гра-нин уже пер-вый се-к-ре-тарь, ру-ко-во-ди-тель Ле-нин-град-ско-го от-де-ле-ния СП РСФСР (в 1971 г., при Г.Ро-ма-но-ве, его сме-нил О.Ше-с-тин-ский ).

Соб-ст-вен-но го-во-ря, на-зва-ние вто-рой кни-ги - «Всё бы-ло не сов-сем так» - на-ме-ка-ет на эту не-пол-но-ту, на-мё-ки на скры-тое от чи-та-те-ля рас-сы-па-ны по двум книгам,